Оставались еще украинские музеи.

В свое время, уговаривая меня сотрудничать (и во время следствия, и в тюрьме), чины из КГБ изредка говорили:

– Видите, как мы хорошо к вам относимся – коллекцию у вашей матери не забираем, хотя имеем право.

Но в восемьдесят первом году, то есть после моего освобождения, они устроили в Киеве новое судилище (поскольку пропустили все сроки) и несмотря на свидетельства киевских профессоров о том, что коллекция существовала до моего рождения, вынесли еще одно решение о ее конфискации и разделили по музеям, причем Киевский музей русского искусства играл в этом разделе центральную роль.

Решение московского суда теперь уже для Украины было недействительно. Мне тут же предложил свою помощь новый «демократический» председатель КГБ Украины, с которым меня познакомила Генрих Алтунян, но я, идя к нему на Владимирскую, подошвами почувствовал, что подо мной камеры, в которых умирал Гелий Снегирев, и предпочел помощь обычного адвоката.

Через год этот председатель демократического КГБ выставил свою кандидатуру на пост президента Украины и его секретарь тут же мне позвонил – не дам ли я интервью о том, какой он хороший человек. Но я сказал, что слишком плохо его знаю, да и действительно ничего о нем не знал, кроме того, что и в СССР он был генералом КГБ.

Киевский суд, поскольку я был реабилитирован по всем статьям, на которые ссылались суды в предыдущих решениях, принял решение о возврате картин и графики и начался новый процесс сбора вещей. Портрет работы Луи Токке (я считал его портретом Екатерины II в бытность великой княгиней) был в Черниговском музее – его вернули, но драгоценную резную раму – такую же, как на эрмитажном портрете графини Воронцовой – оставили себе; одну из икон на стекле в украинском музее разбили и выбросили; рисунок и акварель Врубеля, рисунки Тропинина и Серова, гуашь Оскара Рабина пропали бесследно, большой букет Чехонина попросили в подарок. Тем не менее я получил двух Боровиковских, портрет работы Николая Аргунова, холсты Чекрыгина, Богомазова, Ермилова, Штеренберга, украинские иконы и тысячи листов графики. Из каких-то музеев вещи так и не были получены, но это были в основном рисунки Павла Пашкова, которых у меня и без того было немало и я спокойно к этому отнесся и к украинским музеям претензий не предъявлял. Проблема была в другом – это уже было другое государство и, скажем, холсты Ермилова и Богомазова я предпочел продать украинскому коллекционеру Григоришину. Да и жене и дочери в Париже надо было помочь.

И всё-таки в Москве процесс возвращения вещей был гораздо интереснее. На украденный драгоценный крест я решил махнуть рукой, иначе надо судить и сажать этого замечательного востоковеда, но и без него украдена была масса вещей. По сопоставлению актов изъятия и найденного был составлен бесконечный список и Бабушкинский суд создал комиссию для оценки из антиквара (Михаила Фадеева) и двух искусствоведов (Михаила Красилина и Марии Чегодаевой), которые на основе цен на современных аукционах, а в ряде случаев – просто получая оценку на подобные вещи в музеях, представили суду свои соображения. Внезапно Министерство культуры решило оспаривать эту оценку. На специальном заседании коллегии все та же Виктория Маркова, которая в семьдесят пятом году оценивала у меня картины старых мастеров (бесследно исчезнувшие) теперь с пеной у рта доказывала, что мне должна быть выплачены суммы по оценке семьдесят пятого года (цены на произведения искусства за двадцать пять лет, да еще в сравнении с советскими ценами выросли раз в тысячу). Но Маркова почему-то была очень заинтересована в этой смехотворной оценке. Тем не менее добиться решения министерской коллегии ей не удалось, Марья Андреевна Чегодаева знакомая с ней лет сорок, перестала с ней здороваться и суд вынес повторное решение о выплате мне компенсации в конце концов не такой уж большой – порядка полумиллиона долларов, но не такой уж и маленькой и это дало возможность «Гласности» продержаться еще несколько лет. Но судебное решение в России – это одно, а его исполнение, когда оно в твою пользу, – совсем другое.

Для начала моему адвокату, Юрию Артемьевичу Костанову, взявшемуся за это дело, тут же позвонил ответственный сотрудник министерства финансов и, назвав свою фамилию и должность, совершенно не стесняясь, объяснил, что если ему и «нужным лицам» будет переведено десять процентов, то ваш клиент получит деньги вскоре, а иначе это может быть и лет через пять-десять.

Костанов мне это передал, и я ему, конечно, сказал, что никаких «откатов» платить не буду и чтобы, как только пройдет установленный законом срок исполнения судебного решения, он готовил заявление в Страсбургский суд, но, в отличие от моей более ранней позиции, когда я отказывался от какого-либо возмещения от государства за девять лет проведенных в тюрьме (чем это возместишь?), – теперь мой иск к российскому государству должен содержать не только плату за украденные коллекции, но и выплату нанесенного мне морального ущерба. Сумма должна быть достаточно велика, и я надеюсь, что Страсбургский суд с этим согласится. Да я и сам съезжу в Страсбург и дам необходимые суду пояснения.

Недели через две я уехал, правда, не в Страсбург, а в Вену, на сессию ОБСЕ, посвященную правам человека («Гласность» в это время готовила с ЮНЕСКО конференцию неправительственных организаций к двадцатипятилетию Хельсинкских соглашений, Австрия в тот год председательствовала в ОБСЕ и я часто бывал в Вене). Там я впервые в жизни объединил свои частные дела и общественные и среди других документов сессии было представлено и мое заявление об отказе в выплате мне компенсации за расхищенные во время незаконного тюремного срока вещи. К тому же в числе людей, принимавших решения в России, оказался один из учеников Костанова, хорошо знавший его характер, и Юрий Артемьевич считает, что именно это сыграло решающую роль.

Недели через две мне позвонили и сообщили, что компенсация будет перечислена из российского бюджета на мой счет в Сберегательном банке. Правда, и тут из государственного бюджета РФ перечислялись государственному банку деньги почему-то через какой-то частный банк, который взимал за это один процент.

Счастливым завершением все это назвать нельзя – так отвратительно было все пережитое, – но беспрецедентным и даже удивительным, конечно, можно.

Кавказские рабочие проекты

Выше я вкратце описал незавершенный Международный трибунал по военным преступлениям и преступлениям против человечества в Чечне и неудавшуюся конференцию о положении разделенных народов Дагестана. С трибунала, а скорее – с